По традиции преподавателем богословия
был ректор семинарии, преподавателем в классе философии – префект.[266]
В 1793 г. к прежнему числу учителей был добавлен преподаватель философии, не являющийся
префектом (табл.12).
Соответственно, в число учителей семинарии входил 5
бельцов и 1 представитель черного духовенства (преподаватель богословия).
Обращает на себя внимание тот факт, что все преподаватели – бельцы молоды и неженаты.
Все они приступили к преподавательской работе сразу по окончанию собственного
обучения. Обучение будущих преподавателей в лучших учебных заведениях страны
носило явно целевой характер. Прохождение подготовки в этих учебных заведениях,
позволяло бельцам занимать преподавательские должности, требующие достаточно
высокого уровня подготовки сразу по окончанию учебы. Интересно, что
единственный из преподавателей, окончивших Петербургскую учительскую семинарию
– Варфоломей Белявский, прежде чем начать преподавать в Псковской семинарии, 4
года был второклассным народным учителем в Санкт-Петербурге и Кронштате.[267]
Преподавательский состав постоянно обновлялся. К 1797 г. из семинарии ушли
Григорий Перстинский и Федор Быстрицкий.[268]
Остальные учителя переходили вместе с семинаристами в новый класс и преподавали
им новые предметы. Отсутствие специализации в преподавании весьма сложных
предметов и непродолжительность срока работы в семинарии не давали возможности
создать в епархии коллектив учителей-профессионалов, способных постоянно
совершенствовать методику преподавания и собственные знания в рамках
преподаваемой дисциплины. Отток преподавательских кадров из семинарии был
связан, прежде всего, с уровнем материального обеспечения учителей, причем в
Псковской семинарии он был одним из самых высоких по стране. Учитель
информатории получал в 1785-1799 гг. годового жалования 50 руб., низшего
грамматического класса - 80 руб., высшего грамматического - 100 руб., риторики
- 120 руб.[269] П.В.
Знаменский полагал, что семинарским учителям выгоднее было принять приход или
уйти в монастырь.[270]
Распространенная в епархии практика в целом подтверждает данный вывод: бывшие
семинарские учителя занимали священнические места в самых престижных церквях
Пскова. Таким образом, приходящие в семинарию учителя изначально рассматривали
преподавательскую деятельность как временное занятие, позволяющее быстро
достигнуть более высокого положения в епархии.
Руководство семинарией, по-прежнему, осуществляли
представители черного духовенства. Во второй половине XVIII в.
должность ректора замещали:
-
Архимандрит Святогорского
монастыря Дорофей. В 1768 г. был переведен в Новгородскую семинарию.
-
Игумен Спасо-Мирожского
монастыря Стефан (до 1774 г.).
-
Игумен Спасо-Мирожского, а
впоследствии архимандрит Псково-Печерского монастыря Варлаам. 1774-1792 гг.
-
Архимандрит
Псково-Печерского монастыря Петр. 1792-1799 гг.
-
Архимандрит
Псково-Печерского монастыря Венедикт. С 1799 г.[271]
Об уровне образованности и профессиональной подготовки
преподавателей богословия в духовных семинариях в конце века можно судить на
примере архимандрита Венедикта. Он кончил полный курс семинарского образования,
изучив, сверх того греческий и еврейский языки. Ранее он преподавал в
Новоторжской гимназии, Тверской и Псковской семинариях в классах поэзии,
риторики и философии. К моменту вступления в должность ректора, его
педагогический стаж составлял 17 лет.[272]
Префект семинарии, как правило, одновременно являлся и
преподавателем в классе философии. Префектами Псковской семинарии во второй
половине XVIII в. были:
-
Игумен Спасо-Мирожского монастыря Стефан.
1766-1774 гг.
-
Игумен Спасо-Мирожского монастыря
Варлаам. 1774 г.
-
Игумен Спасо-Мирожского монастыря
Иустин. 1778-1784 гг.
-
Игумен Спасо-Мирожского монастыря
Адриан, 1784-1786 гг. (лишен должности за “худое” поведение).
-
Игумен Спасо-Мирожского монастыря
Венедикт. 1786-1791 гг.
-
Вновь Адриан. 1791-не далее 1793
гг.
-
Игумен Спасо-Мирожского монастыря
Исаия. Не позднее 1793-1796 гг.
-
Вновь Венедикт. 1796-1799 гг.
К концу века отказ ректора от преподавательской
деятельности становится в Псковской семинарии обычным явлением. Так в 1789 г.
вместо ректора вел богословие заштатный игумен Адриан. Начиная с 1796 г. богословие
вел префект семинарии Венедикт, который сам, будучи ректором, отказался вести
этот класс с 1803 г. Игумен Адриан (Агафон Мутовозов, сын сторожа) 1781 г., еще
находясь в сане иеромонаха вел философию вместо ректора Варлаама. Основанием
для его определения на эту ответственную должность может служить тот факт, что
в 1770-1774 гг. Агафон Мутовозов обучался в одном из лучших духовных учебных
заведений России – Троицкой семинарии. В результате в семинарии могла сложиться
ситуация напоминающая следующую: в1793 г. префект Исаия вел богословие за
ректора Петра, а философию вел за него белец Стефан Попов. Это один из первых
семинаристов, отправленных доучиваться в Санкт-Петербургскую Александро-Невскую
семинарию (с октября 1788 г. до октября 1791 г.), после чего два года преподавал
в своей семинарии риторику, поэзию и немецкий язык.[273]
Сложившаяся в Псковской семинарии традиция оставлять
преподавание богословия и философии за настоятелями крупных монастырей объясняется
как скудным материальным обеспечением духовного образования, так общей
закономерностью продвижения по лестнице церковной иерархии. С одной стороны,
префект и ректор, будучи монахами, за свою педагогическую деятельность получали
с 1785 г., соответственно, 100 и 150 руб., в качестве прибавки к штатному
содержанию, то есть немногим больше начинающих учителей.[274]
Кроме того, высокий статус преподавателей-настоятелей должен был внушать
семинаристам и большее уважение к изучаемому предмету. Осуществление
преподавательской деятельности начальствующими монахами имело один, но весьма
существенный недостаток - преподавание не являлось их главным занятием. Помимо
преподавания они должны были выполнять административные функции как
начальствующие лица в собственных обителях, в семинарии, а зачастую и в
духовной консистории. Этим обстоятельством может быть объяснено, отмеченное
выше, перекладывание преподавательских обязанностей на подчиненных лиц. Епархиальные
власти были заинтересованы в том, чтобы преподавательской деятельностью
занимались представители черного духовенства, но не имели для этого
возможности, так как число образованных монахов было весьма незначительным.
Фактически, в него входили настоятели монастырей и несколько иеромонахов из
бывших учителей, которые сами в скором времени становились настоятелями.
Число учащихся семинарии постоянно росло (в 1790 г. –
177 человек, в 1797 г.– 194), но главным образом за счет учащихся низших
классов. Количество же студентов в классах богословия и философии увеличилось
незначительно. В 1790 и 1797 гг. их насчитывалось 11 человек в
возрасте от 20 до 24 лет.[275] То
есть ежегодно семинарии могла выпускать 3-4 кандидатов на священнические и
дьяконские места, имеющих полное семинарское образование. Примерно такое же
число семинаристов обучающихся в последнем классе Псковской семинарии -
философии наблюдается и в первой половине века.[276]
Как видно из таблицы 13, священники, имевшие
богословское или философское образование, составляли 13% от общего числа
священников епархии. Главной причиной столь небольшого числа закончивших
последние классы семинарии является не дороговизна обучения в губернском
городе, не сложность курса, а отсутствие для епархии реальной потребности в
численном увеличении этой категории приходского духовенства. 58 священников
достаточно было для замещения таких важных для функционирования системы
управления епархией должностей как члены духовных правлений и присутствующие
члены консистории, благочинные, десятоначальники, депутаты, преподаватели. Эти
же священнослужители занимали места настоятелей городских соборов и церквей,
посещаемых наиболее образованными прихожанами из числа дворян, купцов и мещан.
Например, в Пскове такими храмами были церкви Успения с Пароменья и Климента с
Запсковья. В конце века все священники, служившие в них, имели богословское
образование.[277]
Крупнейший исследователь истории духовного образования
в России П.В. Знаменский пришел к выводу: “из среды духовных образовательных
учреждений продолжали выходить совершенно оторванные от жизни схолари и софисты,
имевшие в голове только отвлеченные схемы из латинских тетрадок”.[278]
Характерно, что этот вывод П.В. Знаменский сделал, проанализировав все положительные
изменения, произошедшие в содержании духовного образования на протяжении XVIII
в. Другой исследователь, Грегори Фриз в своей работе “The Russian Levites” так же указывает на чуждость семинарского
образования нормам традиционной и современной русской культуры.[279]
Изучив в курсе философии систему Лейбница-Вольфа, выпускник семинарии мог
применить свои познания в споре с дворянином-вольтерьянцем, но для разъяснения
религиозных истин крестьянину вполне хватало и знания Священного писания, что
следует из наставлений данных священнослужителям преосвященным Иннокентием Нечаевым.
Не окончившие полного семинарского курса, как правило, оказывались среди
паствы, не способной оценить всю глубину их познаний в области древних языков и
античной литературы. Вместе с тем полное семинарское образование могло быть
большим благом для самого священника, приучая его к умственному труду, а также
обеспечивая получение богатого прихода. Оно давало возможность заниматься
самообразованием. Но на это у обычного приходского священника не было
“достаточного свободного времени, так как ему наравне с крестьянами приходилось
заниматься земледельческими работами.”[280]
Из дневника екатеринбургского протоиерея Федора
Львовича Карпинского, бывшего ранее преподавателем и библиотекарем в Тобольской
семинарии, следует, что при желании священнослужитель мог даже в отдаленной от
столицы губернии знакомиться с новинками зарубежной литературы. В 1798 г. Федор
Львович читал наряду с теологической литературой такие книги как: Пюисегюр де
Шастен “История госпожи де Беллериф, содержащая в себе точное изъяснение, что
есть любовь и дружество; посвященная прекрасному полу”, Ж.-Ж. Руссо
“Исповедание Жана-Жака Руссо, урожденца и гражданина женевского”, Т Тассо.
“Освобожденный Иерусалим, ироническая поэма итальянского стихотворца”. В круг
его чтения входили также сочинения Вольтера, Гете, работы по естественной
истории, философии, поэтические сборники и даже трактаты, посвященные сельскому
хозяйству. Некоторые книги Федор Львович читал на латыни. Благодаря своим познаниям,
протоирей стал желанным собеседником для представителей светской власти, был
вхож в “высшее общество” и не раз получал доказательства расположения местных
гражданских властей в виде ценных подарков. Интересно, что в круг общения
протоиерея не входит ни один представитель духовного сословия, кроме
собственной супруги. Все подчиненные фигурируют в записках только как
исполнители властных распоряжений. Ни разу в своих записях протоиерей не
отмечает, что он использовал свои познания и свой авторитет среди прихожан для
искоренения какого-либо порока. Более того, Федор Львович отмечал и глубоко
переживал те случаи, когда прихожане упрекали его самого в стяжательстве и
вымогательстве подарков.[281]
У большинства представителей белого духовенства во
второй половине XVIII в. отсутствовала внешняя мотивация к получению
полного семинарского образования, поскольку епархиальное начальство в этот
период не имело реальной возможности предоставлять приходы только окончившим
семинарию.
В удаленных от Пскова Великолукском, Новоржевском,
Порховском, Торопецком и Холмском уездах (табл. 13), доля священников
получивших образование в духовном учебном заведении, не превышала четверти от
их общего числа. Причем, улучшения подготовки священнослужителей на протяжении
второй половины века не наблюдалось. В 80-х - 90-х гг. процент молодых
священников, получивших семинарское образование, был все еще таким же
невысоким, как и среди представителей других возрастных групп.
Таблица 13 Число священников Псковской епархии,
имевших семинарское образование (конец 80-х – начало 90-х гг. XVIII
в.)